Муромское восстание зарождалось далеко от Мурома. Это вооруженное выступление против Советской власти, начавшееся вечером 8 июля 1918 года (даты по новому стилю) и продолжавшееся чуть более суток, имело своим источником подпольную антибольшевицкую организацию, созданную несколькими месяцами ранее в Москве и с мая носившую название «Союз защиты Родины и Свободы» (СЗРиС). Руководителем Союза считался видный деятель революционного, а после революции — антибольшевицкого движения Б. В. Савинков, и его репутация эсеровского террориста наложила отпечаток и на репутацию всей организации, чья политическая окраска и идейная направленность продолжает выглядеть весьма неопределенной. Между тем недоговоренность, сохраняющаяся по этому вопросу в исторической литературе, мешает правильной оценке июльских событий 1918 года на Верхней Волге, затронувших и Муромскую землю.

1. ПОДЛИННОЕ ЛИЦО «СОЮЗА ЗАЩИТЫ РОДИНЫ И СВОБОДЫ»

И в советской, и в эмигрантской литературе на СЗРиС продолжает оставаться связанное с именем Савинкова и его прошлым клеймо «эсерства» и «левизны». Возникали в связи с этим вопросы и тогда, в 1918 году: столь «авторитетный» руководитель мог скорее оттолкнуть, чем привлечь наиболее боеспособные и антибольшевицки настроенные кадры — офицеров, сохранявших верность исторической традиции России.

«Как же мы с ним сойдемся? Ведь мы монархисты!» — вспоминал свое изумление при известии о предстоящей встрече с Савинковым начальник связи штаба Союза, капитан В. Ф. Клементьев. И именно собеседник, ответивший ему тогда: «Что делать? Никого нет. Одни удрали, другие спрятались» [1], — полковник А. П. Перхуров, самим своим присутствием во главе военной организации Союза примирял офицеров с участием в нем бывшего революционера. Впрочем, определяющую роль здесь играло не имя Перхурова, а причины, по которым он в феврале 1918 года оказался в большевицкой Москве.

В воспоминаниях, записанных в тюремной камере весной 1922 года, Перхуров умолчал, что после развала фронта в 1917 году он отправился к генералу Л. Г. Корнилову, создававшему на Юге России новую армию — Добровольческую. Тот же Клементьев подробно описывает, как они с Перхуровым вступили в ряды Добровольческой армии, но вскоре были направлены в Москву для организации там белого подполья. Задание было получено лично от Корнилова [2], и вот его-то имя и творило чудеса в разговорах с недоверчивыми офицерами.

Кроме того, Клементьев неоднократно настаивает, что роль Савинкова ограничивалась представительством перед членами иностранных миссий — бывшими союзниками России по Антанте: «Б. В. Савинков был далеко не всегда в курсе деловых операций организации. Не в осуждение Б. Савинкову хочу сказать, что он любил заседания, красивые слова, витиеватые речи, резолюции, постановления, — словом, всякие складные говорения, которые не всегда точно соответствовали действительности. Впрочем, все это мне так казалось потому, что Савинков с головой ушел в ведение переговоров с иностранцами» [3]. Существуют и другие источники, представляющие роль и место Савинкова в несколько ином свете, чем это было принято до сих пор.

Приехав на Дон в конце 1917 года, Савинков не задержался там и уже через месяц с небольшим «взял на себя поручение “войти в сношение с некоторыми известными демократическими деятелями” и отбыл в Москву» [4]. Однако склонность к авантюрам и интригам делала его постоянным источником ссор, склок и едва ли не провокаций, что при предоставлении ему любых полномочий вызывало необходимость контроля всех возможных действий новоявленного «белогвардейца». В связи с этим обратим внимание, что «миссия в Москву» в те же дни была неоднократно продублирована, после чего проконтролированный трижды, если не четырежды, Савинков не мог уже причинить большого вреда, несмотря на все свои негативные качества; вряд ли приходилось ему и заниматься специально военной работой, не входившей в круг его непосредственных интересов.

Теперь мы можем уже на новом, более высоком уровне доверия вернуться к воспоминаниям В. Ф. Клементьева, чтобы заметить еще одну интересную подробность. Мемуарист утверждает, что первоначальные «явки» были даны Перхурову к представителям отнюдь не «революционной демократии» (куда относил себя и Савинков), а относительно консервативных конституционно-демократических и торгово-промышленных кругов, к контакту же с «террористом» пришлось прибегнуть лишь как к последнему средству, когда те выявили свою пассивность и нежелание, а, может быть, и неспособность к настоящей работе [5]. По воспоминаниям Перхурова, на Савинкова он вышел через «своего знакомого Д. В. Кошелева» [6], и примечательно, что не знавший об этом Клементьев дважды приводит ту же фамилию («вольноопределяющийся Кошелев», «Д. Кошелев») как еще одного из белых эмиссаров — теперь уже командированных генералом М. В. Алексеевым [7].

Действительно, генерал и после отъезда «бомбиста» с Дона продолжал числить его среди небесполезных людей. В мае 1918 года, после окончательного организационного оформления СЗРиС, с докладом Алексееву был направлен полковник Страдецкий [8] (интересно, что Перхуров вновь скрыл это), а навстречу ему в «Красную Москву» уже ехал из Добровольческой армии генерал Б. И. Казанович, имевший поручение от Алексеева повидать Савинкова и в конце июня действительно встречавшийся и совещавшийся с ним и Перхуровым [9]. Белые генералы готовы были терпеть даже Савинкова ради сохранения подконтрольной ему организации, саму же организацию следует считать генетически и идейно отнюдь не «эсеровской» или относящейся к «революционной демократии» (в советской терминологии — «демократической контрреволюции»), а «корниловско-алексеевской», «белогвардейской»; программные же документы Союза и Добровольческой Армии по содержанию выглядят вполне взаимозаменяемыми.

2. «САХАРОВ-МУРОМСКИЙ» И ЕГО ОРГАНИЗАЦИЯ

Руководитель июльского восстания в Муроме Николай Павлович Сахаров до начала лета вряд ли вынашивал планы вооруженного выступления в городе, где он вырос, и где жили его родители. По крайней мере, если он и возвращался туда с фронта, то ненадолго, а попытки чекистов приписать ему подготовку восстания еще в феврале 1918 года [10] не выглядят убедительными. Основная контрреволюционная деятельность молодого офицера развернулась в Москве, где он самостоятельно создал подпольную организацию из студентов сельскохозяйственного института в Петровском-Разумовском. По рассказу капитана Клементьева, после того, как к маю 1918-го состоялось объединение группы Сахарова с СЗРиС и Перхуров получил информацию о ее численности, цифры оказались весьма впечатляющими — свыше двух тысяч человек, которые составили «вторую пехотную дивизию командных кадров Союза», в течение мая ввиду многочисленности разделенную на две [11]. Впрочем, мемуарист сам не настаивает на точности своих сведений, поскольку поддержанием связи с Сахаровым и его людьми занимался очень узкий кружок руководства Союза, куда Клементьев не входил. Перхуров же называет Сахарова начальником резервного отдела штаба Союза [12], нигде не упоминая о какой-либо бывшей самостоятельности или автономности второй дивизии.

По утверждению Клементьева, именно ее автономность и законспирированность помогли избежать провала второй дивизии, когда в конце мая — начале июня на московскую организацию СЗРиС обрушились удары ВЧК [13]. Однако впоследствии столь значительные боевые контингенты нигде себя не проявили, а сопоставив численность всего Союза (по утверждениям Перхурова и Савинкова — пять тысяч, из них две тысячи в Москве [14], и пять с половиной тысяч человек «в Москве и в 34 провинциальных городах России» [15] соответственно) со сведениями Клементьева о других структурных подразделениях Союза — по триста-триста пятьдесят человек [16], — приходится заподозрить, что численность организации Сахарова была завышена чуть ли не в десять раз.

Возможностей для этого могло быть три: самим Сахаровым при отчете Перхурову, Перхуровым в разговоре с Клементьевым и Клементьевым — при написании мемуаров. Однако начальник связи Союза в остальных случаях указывает вполне правдоподобные цифры, да и Перхурову вроде бы не было резона обманывать одного из своих ближайших сподвижников: информации, которой Клементьеву не следовало знать, ему просто не сообщалось. Что же касается Сахарова, то, не имея достаточно данных для категорического утверждения, стоит все же обратить внимание на небезынтересное обстоятельство его биографии, позволяющее проводить параллели с обсуждаемым вопросом.

В документах Восточного отряда Северной Добровольческой армии, воспоминаниях Перхурова и Клементьева Н. П. Сахаров именуется подполковником. Однако не только в этот чин, но и в капитаны он был произведен в ноябре 1917 года, незадолго до отмены большевиками чинов, званий и орденов. Таким образом, хотя для именования себя подполковником у Сахарова и были основания, они представляются довольно зыбкими; отсутствие же щепетильности в этом вопросе легко объяснимо необходимостью для двадцатичетырехлетнего офицера упрочить собственный авторитет. Этому же могло послужить и завышение численности «студенческой группы», которое, быть может, в каких-то случаях предпочитал поддерживать и Перхуров.

Подчеркнем, что вышесказанное не имеет целью принизить образ Н. П. Сахарова, представляя его этаким Хлестаковым. Доблестный боевой офицер, заслуживший на Мировой войне семь боевых орденов, в том числе орден Св. Георгия IV-ой степени [17], — он действительно сумел в трудной обстановке большевицкой Москвы самостоятельно создать подпольную группу, да и в дальнейшем не раз проявлял решимость, порыв и мужество.

Одним из примеров этого и стало Муромское восстание.

(Окончание на следующей странице)


ПРИМЕЧАНИЯ