Генерал-от-кавалерии Алексей Максимович Каледин (12 октября 1861 — 29 января 1918) принадлежит к числу вождей Белого движения, чьи судьбы сложились наиболее трагично. Признанный герой Первой Мировой войны, уже в 1914 году стяжавший славу одного из лучших кавалерийских начальников (наравне с ним генерал А. И. Деникин ставил лишь легендарного графа Ф. А. Келлера), творец прорыва австрийского фронта под Луцком весною 1916-го (названный современниками и потомками «Брусиловским», прорыв этот едва ли не с большим основанием должен был бы называться «Калединским»…), кавалер Орденов Святого Георгия IV-ой и III-ей степеней и Георгиевского Оружия, генерал Каледин после Февраля 1917 года одним из первых был удален из Армии — переведен в Военный Совет как «несоответствовавший духу времени». Решение новой революционной власти, в общем, нужно признать оправданным: Алексей Максимович действительно не желал кланяться появившимся в войсках комитетам и, должно быть, прозорливо оценивал ситуацию в целом и перспективы ее развития.

Тогда же, весной 1917-го, раздаются и первые предложения Каледину баллотироваться на пост Донского Атамана, однако он категорически отказывается. Формулировка отказа звучит пророчески: народу, донским казакам Каледин (сам природный казак) готов отдать жизнь, но впереди ожидают лишь «советы, комитеты, советики, комитетики». Только общее желание Войскового Круга, назвавшего имя прославленного генерала как единственное, на котором смогут объединиться донцы, заставит его вскоре изменить свое решение и принять должность, ставшую для него тяжелым крестом и приведшую к роковому концу.

Создается впечатление, что генерал Каледин по масштабу личности был намного крупнее своего нового поста, более того — Алексей Максимович представляется наиболее значительной фигурой на политической сцене тогдашней России, пожалуй, единственным, способным в качестве «диктатора» стать сильным и прозорливым правителем. Сопоставляя имена тех, кто вскоре будет выдвинут Историей на первые роли в лагере, ведущем борьбу за возвращение страны на естественный путь органического развития, против узурпаторов и насильников, следует заметить, что Каледин — более волевой человек, чем М. В. Алексеев, более выдержанный и менее подверженный чужим влияниям, чем Л. Г. Корнилов или А. В. Колчак, наконец, по состоянию на 1917 год, пользовался заметно бОльшим авторитетом, чем А. И. Деникин… И в неразрывности судьбы Каледина с избравшим его казачеством, слугой которого он будет себя считать до последнего дня жизни, уместно увидеть уже своего рода оковы, удержавшие выдающегося человека на роли, которая не вполне ему соответствовала.

Впрочем, жизнь настойчиво выдвигала генерала на роли более значительные. Получившая широкую известность «декларация Казачьих Войск», оглашенная Калединым 14 августа на Московском Государственном Совещании, фактически отражала позицию не только государственно мыслящих кругов казачества (а она была уже не единодушной…), но и Главного Командования, а также тех офицерских кругов, кто больше не верил в честность и добрую волю Временного Правительства: текст декларации, выработанный казачьими делегатами Совещания, незадолго до оглашения обсуждался Калединым с прибывшими в Москву генералами Л. Г. Корниловым (Верховный Главнокомандующий) и А. М. Крымовым (командир III-го Конного корпуса и негласный руководитель офицерской организации, разрабатывавший планы действий на случай крушения фронта и окончательного развала Армии, — планы, которые в значительной мере предвосхищали тактику Белого движения на его начальном этапе).

После этого обсуждения Каледин внес поправку в текст «декларации»: «вместо требования ограничить компетенцию армейских комитетов областью лишь хозяйственных распорядков (как было в первом тексте), новый текст этого пункта требовал полного упразднения армейских комитетов, соглашаясь лишь на сохранение полковых и ротных (сотенных) с функцией только хозяйственного свойства». Один из сотрудников Каледина, резонно обеспокоенный, что новая редакция вызовет всплеск ненависти «слева», спросил о причинах изменения, услышав в ответ: генерал «только что вернулся от Л. Г. Корнилова, который прочитал ему проэкт своей речи на Государственном совещании, — в пункте о комитетах ген[ерал] Корнилов будет требовать ограничения деятельности армейских комитетов сферой хозяйственной»; «Корнилов этим и другими своими требованиями восстановит против себя крайних левых, а потому из тактических соображений, чтобы подкрепить Верховного Главнокомандующего, необходимы еще более радикальные требования, в свете которых требования ген[ерала] Корнилова покажутся умеренными и относительно приемлемыми». Этот поступок говорит не только о самоотверженности Каледина — противостоять общему настроению толпы бывает трудно даже очень смелым людям, — но и о согласованности действий, при которой выступление Донского Атамана становилось частью общей программы возрождения России.

Сама же декларация может почитаться своего рода предшественницей «программы» Белого движения — программы, никогда не отчеканенной в завершенных, юридически-выдержанных формах, но от этого ничуть не менее очевидной. Уже преамбула выступления Каледина говорила об «общенациональной государственной точке зрения», обличала «перевес частных классовых и партийных интересов над общими» и требовала «освободиться, наконец, в деле государственного управления и строительства от давления партийных и классовых организаций, вместе с другими причинами приведшего страну на край гибели». Декларация звала на трудный жертвенный путь, проповедовала внепартийность армии, укрепление дисциплины, дополнение «прав солдата» — его обязанностями, единство государственной власти и недопустимость сепаратизма, необходимость нормализации тыловой жизни, уже начинавшей погружаться в разруху. «Нужно делать великое дело спасения Родины!» — эти завершающие слова речи Каледина стали лейтмотивом не только ее, но и всей той борьбы, которую будут самоотверженно вести русские воины на протяжении пяти последующих лет.

Не прислушавшись к голосу вождей армии и казачества, Временное Правительство обессилило само себя, а провокацией против генерала Корнилова — открыло дорогу большевицкому перевороту. Одним из первых решительно выступивший с заявлением о непризнании власти узурпаторов, Атаман Каледин вскоре должен был прибегнуть к вооруженным мерам противодействия, причем установившиеся взгляды на его роль в организации сопротивления большевизму нуждаются в значительной корректировке.

Каледина принято представлять человеком кристально-честным, но, по сути, пассивным, полным благородных побуждений, но фактически не проявившим себя, исключительно трагической фигурой, в которой трудно угадать прежнего волевого полководца. На самом же деле с первых часов активной конфронтации (большевицкий мятеж в Ростове-на-Дону 26 ноября 1917 года) Каледин выступает решительным военачальником, быстро — очевидно, с учетом предварительных обсуждений — разработав с генералом Алексеевым диспозицию, где учитывались как казачьи части, так и силы «Алексеевской организации» (будущей Добровольческой Армии), и немедленно приступив к ее выполнению. Уже 2 декабря Ростов был очищен от противника, и Атаман шел в первых рядах наступающих. «Он один разоружил целый полк, — рассказывал о Каледине участник операции. — Так поступает тот, кто умеет повелевать. Он пришел — и его не посмели ослушаться».

Проявляет генерал и стратегическое мышление, формулируя идею создания широкого фронта сопротивления, с привлечением Кубанского, Терского, Астраханского, Уральского и Оренбургского Казачьих Войск, сил Кавказского фронта и войск Украинской Центральной Рады; для взаимодействия с последней допускалась даже задержка в Херсонской или Екатеринославской губернии частей 3-ей Донской дивизии, возвращавшихся домой с фронта Великой войны (задержать их, впрочем, оказалось задачей невыполнимой). Действительность вскоре доказала, что столь масштабный план в сложившихся условиях реализовать было нельзя — не удалось достичь даже единства казачества, и обещанные подкрепления с Кубани («Необходимо нашим казакам показать, что Кубань с нами… Необходимо получить для Ростова хотя бы два только пластунских батальона», — говорил Каледин офицеру, командируемому в Екатеринодар) так и не прибыли на Дон. Заболевало и само донское казачество, пасуя перед наступающими большевиками.

Оценивая обстановку, Атаман приказал приступить к формированию партизанских сотен, вкладывая в это понятие совсем другой смысл, чем принято считать: речь шла не о «самодеятельных» отрядах из необязанных службой лиц (в первую очередь их наполнила учащаяся молодежь), связанных с именами таких командиров, как В. М. Чернецов или Э. Ф. Семилетов, а о скрытом выделении из состава действующих Донских частей наиболее надежного элемента: «…По возможности сформировать в каждом полку по одной партизанской сотне в составе не более ста коней каждая. Сотни должны формироваться из охотников всего полка, должны быть снаряжены так, чтобы свободно могли отделяться от полков для выполнения боевых задач». По сути дела, предполагался перенос на донскую почву методов «ударного движения» 1917 года, причем партизанские сотни «по Каледину» в известной степени соответствовали «частям смерти» (или «штурмовым»), а «по Чернецову» — «ударным батальонам из волонтеров тыла». Но реализовалась лишь последняя возможность: в основной своей массе казаки уже «потеряли сердце», а некоторые и начали склоняться к большевизму, образовав Донской Ревком и развернув агитацию в полках за присоединение к нему.

Атаман Каледин сделал последнюю попытку открыть донцам глаза, пригласив в Новочеркасск на переговоры руководителей «революционного казачества» и перед представителями Дона гласно изобличив их в действиях по указке Совнаркома. Но и этот призыв к сопротивлению, к отстаиванию хотя бы своих рубежей и своей независимости и самобытности, не встречал уже отклика в казачьих душах. Поражение отряда полковника Чернецова под станцией Глубокой 21 января 1918 года стало еще одним ударом, а решение Главнокомандующего Добровольческой Армией генерала Корнилова перебазироваться на Кубань (вопреки предложению Каледина, призывавшего собрать все силы к Новочеркасску и драться насмерть) — довершило трагедию Атамана, оставшегося без войск: в день его смерти Новочеркасск прикрывало лишь 52 штыка…

29 января 1918 года Алексей Максимович Каледин на заседании Войскового Правительства сложил с себя атаманские полномочия и предложил передать власть представителям городского самоуправления, дабы избежать излишних жертв при неотвратимом уже вступлении в донскую столицу войск Донревкома. Вслед за этим генерал Каледин застрелился, унеся с собой в могилу тайну этого своего последнего шага.

Распространенное в 1918–1919 годах на Дону и позднее — в эмиграции толкование «калединского выстрела» как «калединского сполоха», упрека и сигнала к восстанию, вряд ли полностью соответствует истине, тем более что до обще-донского восстания оставалось еще более двух месяцев, а преемник Каледина на атаманском посту генерал А. М. Назаров испил ту же горькую чашу, был брошен отказавшимися от борьбы казаками и убит по приказанию Председателя Донревкома Ф. Г. Подтелкова. В действительности причины самоубийства Каледина кажутся нам более глубокими — и более трагичными.

Алексей Максимович не мог не сложить с себя атаманства, коль скоро Дон отказывался сражаться за свою свободу. Но формальная отставка ничего не значила в глазах наступающего врага, для которого Каледин при любых условиях оставался Атаманом, — и уйти с Добровольческой Армией или остатками донских партизан ему тоже было нельзя, чтобы не навлечь этим новых репрессий на головы казачества. Это понимал Каледин, но не понимали многие из его приближенных, остававшиеся ему верными и подумывавшие о насильственном увозе генерала… И старый воин не нашел иного выхода, чем выстрел в свое измученное сердце. Непонятый современниками, Каледин во многом остался непонятым также мемуаристами и историками, представая в исторической литературе скорее как один из символов борьбы, чем как ее участник и организатор, — и это тоже добавляет трагизма к скорбной судьбе Алексея Максимовича.

В раздел "Вожди и герои Белого движения"
В раздел "Гражданская война в России"
К началу Исторического раздела
Главная страница