В.В. Орехов
Вождь
1920
год… Крым… Выход в Северную Таврию… Полуразбитая станция Сальково… Два наших бронепоезда… Один подбит… Вспомогательный поезд
тоже чинит свои повреждения. Красные бьют без устали из тяжелой артиллерии… Говорят, у них на бронепоездах морские пушки… В душе у
всех бесконечно тяжело… Сзади Крым с его голодом, впереди необъятная Россия и
наполовину верная гибель… Так казалось…
Прошла
галопом какая-то конница в бурках… Вдали куда-то
испуганно шмыгнул красный бронеавтомобиль… И в это время на станции суетливо
забегал комендант…
«Врангель,
Врангель»…
Из
маленького слащовского Форда вышел Главнокомандующий… Животный страх, еще за
десять минут до этого борющийся с сознанием долга, пропал…
—
Ново-Алексеевка должна быть завтра нашей, — хорошо запомнил я слова… Мы видели его только пять минут. И здесь я испытал
какое-то совершенно непонятное, неосязаемое чувство… Второй
раз в жизни… В первый раз оно у меня было за четыре года до этого, когда я
увидел Государя.
И
не у меня одного было это чувство… Все приободрились,
повеселели, и было только немного стыдно тому, что совсем недавно как-то ныло
чувство боязни за жизнь, которую сейчас так просто и легко можно отдать.
* *
*
Тот
же год… Пароход «Владимир», переполненный до отказа, грязь, голод, паразиты,
безумная жажда и еще более безумная тоска…
Рейд
Константинополя… Тупое чувство полнейшего бессилия и презрения к своей
немощности и никчемности… И вдруг могучее «ура»… На
мостике Врангель, он в башлыке, в корниловских погонах, и ветер треплет башлык
и полы его пальто…
—
Друзья! Вы спасли Русскую Честь, и Родина вспомнит все то, что вы для нее
сделали…
Этот
голос, этот орлиный взгляд вновь пробуждает к жизни, и опять стыдно за то, что
пять минут тому назад была апатия и сомнение.
* *
*
Галлиполи… В слякоть, под ужасный ливень и свирепый норд-ост нищие и
оборванные роты проходят церемониальным маршем перед Вождем… Уже не отвечают на
приветствие «Здравия желаем» или «Рады стараться», а по всему полю несется
безудержное, громовое ура… Восторг и безмерная преданность переполняют грудь.
И
второй приезд Врангеля… Овации, слезы, и опять то чувство, что овладевает мною
каждый раз при его виде.
Вот
какой-то полковник с георгиевским крестом вскакивает на подножку автомобиля и
судорожно целует руку Главнокомандующему…
* *
*
Опять
переезд в неведомое будущее… Опять Константинополь… И опять его горячая,
твердая речь и бесконечная вера в торжество правды, а у нас [—]
вера в него, вера безмерная…
* *
*
И
уже в Париже, в штатских костюмах, в наемных залах мещанских ресторанов, потом
в бедном нашем собрании, эти встречи Вождя с его верными «орлами»…
Когда
Врангель входил в зал, казалось, что двери сами открывались перед ним и все
расступалось… В те моменты трудно было себе
представить, что кто-нибудь может быть выше и сильнее его…
И
своими редкими приездами он давал совершенно непостижимую веру своим
соратникам…
* *
*
Судьба
была милостива ко мне, и я пользовался вниманием и доверием ко мне генерала
Врангеля…
Вероятно,
никогда я не буду испытывать больше гордости, чем в те минуты, когда я имел
счастье быть полезным Главнокомандующему…
Но
уже не на положении строевого офицера, а сидя рядом с ним в кресле, в вагоне
трамвая или в автомобиле, я всегда ловил в себе то же чувство неподдельной
преданности и какого-то непонятного восторга, какой я испытал на станции
Сальково, видя его в первый почти раз.
* *
*
И только вера в Армию и в то, что начальники ее будут свято чтить заветы Почившего Вождя, потушила ту резкую боль и состояние страшного горя, которое испытали все офицеры и солдаты, лишившись того, в ком видели Вождя и Вдохновителя нашей несомненной победы.
Часовой.
№ 7–8. Апрель 1929. С. 15–16
В раздел
«Гражданская война в России»
К началу Исторического раздела
