Хотя в последние десятилетия многое изменилось в исторической науке, литературе, массовом сознании, — имя адмирала А. В. Колчака по-прежнему окружено не только легендами и домыслами, но и, нередко, прямой клеветой и инсинуациями. Продолжаются попытки принизить даже заслуги Александра Васильевича как выдающегося ученого — исследователя Арктики или мужественного участника Русско-Японской и Первой Мировой войн, знаменитого флотоводца, не говоря уж о деятельности Колчака на посту Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооруженными силами в 1918–1920 годах. Критика Колчака — полководца и правителя звучала в свое время и в белоэмигрантской мемуарной и исторической литературе, иногда будучи несправедливой, иногда — основываясь на реальных фактах и обоснованных соображениях, но всегда давая авторам из враждебного лагеря возможность для недобросовестного использования отдельных цитат, выдернутых из контекста и рисующих облик адмирала, неспособного ни к руководству военными действиями на «сухопутьи», ни к управлению государством.

Говоря о событиях Гражданской войны, следует прежде всего обратить внимание на душевное состояние адмирала Колчака к этому моменту. До 1917 года ему в целом сопутствовала удача, хотя ни в коем случае нельзя сказать, чтобы удача эта была незаслуженной, — щедро одаренный Богом деловыми и человеческими качествами, Александр Васильевич и сознательно укреплял и развивал в себе выдающуюся трудоспособность, исключительное мужество, инициативу, решительность, глубокую эрудицию ученого и моряка. Но его путь, отмеченный успехами, победами, героическими деяниями и признанием современников, был безжалостно прерван ходом событий: катастрофа, постигшая Россию в Феврале 1917 года, не только разрушила надежды на победу в Первой Мировой войне (для Колчака — Командующего Черноморском Флотом — на первом месте здесь стояли мечты о взятии Константинополя), но и поставила адмирала, как и других национально-мыслящих военачальников, в безвыходное положение: оставаясь лояльными к Временному Правительству (выполняя волю Императора Николая II и Великого Князя Михаила Александровича и понимая пагубность внутренней розни в воюющей стране), они оказывались бессильными в условиях, когда Правительство фактически выпустило из рук управление государством, сначала (период премьерства князя Г. Е. Львова) склоняясь к своего рода «толстовству» и надеждам на то, что все наладится как-то само собой, а затем (период А. Ф. Керенского) полностью подпав под влияние главы кабинета, который, в свою очередь, был прежде всего озабочен упрочением собственного положения и любованием собственной ролью «главного героя» революции.

В ситуации, когда Временное Правительство фактически потворствовало разнузданным страстям, поддерживать боеспособность армии и флота оказывалось невозможно, а страх Керенского перед мнимыми «конкурентами» привел к тому, что Колчак по сути дела был вытолкнут за пределы России (командировка в США). Подчеркнем, что накануне отъезда он относился к деятельности революционного правительства столь же негативно, как и к безумию революционной толпы, и не только стремился к сотрудничеству с офицерскими кругами, которые в те дни начинали консолидироваться вокруг генерала Л. Г. Корнилова, но и готов был перейти, в случае необходимости, на нелегальное положение, будучи таким образом настроенным более непримиримо к «февральскому» режиму, чем Корнилов, сохранявший лояльность до последней возможности. Быть может, именно поэтому инициатива Колчака оказалась невостребованной и «корниловцами», и места адмиралу в России не нашлось.

Нетрудно видеть, как сильно отличаются события весны — лета 1917 года от предшествовавшей биографии Колчака, и представить, насколько тяжелым ударом стали они для его впечатлительной и эмоциональной натуры. Этим объясняются и резкие слова в черновиках его писем, которыми Александр Васильевич бичует и правительство, и народ, и… самого себя, с болезненной настойчивостью повторяя слово «кондотьер» и как будто нарочно растравляя свою душевную рану (именно на такие фразы склонны ссылаться сегодня авторы из того лагеря, который и десятилетия спустя продолжает оставаться враждебным Белому Делу).
Тем не менее при первой возможности адмирал возвращается к активной борьбе — сначала организуя русские войска в полосе отчуждения КВЖД, затем на посту военного и морского министра Временного Всероссийского Правительства (Директории), а после правительственного кризиса 18 ноября 1918 года — и в качестве Верховного Правителя России. Неопределенная ситуация, когда в сущности не были однозначно декларированы ни преемственность власти от распавшейся Директории, ни решительное отрицание ее принципов, подводит к вопросу об отношении Верховного Правителя к вопросу о созыве Учредительного Собрания. Директория декларировала свою подчиненность «Учредилке» образца 5 января 1918 года — нелегитимному образованию, собравшемуся в условиях предрешения вопроса о государственном строе России (еще в сентябре 1917 года Керенским был совершен государственный переворот и объявлено об установлении в стране республиканской формы правления) и даже не заметившему такой узурпации своей главной функции; Колчак официально заявил о непризнании Учредительного Собрания этого образца, однако ссылался при этом не на факт сентябрьской узурпации, а на то, что избрание членов Собрания «происходило под большевистским режимом насильно» и большая часть их «находится ныне в рядах большевиков».

С некоторой долей уверенности можно предположить внутреннее расположение Верховного Правителя к формулировке из декларации Добровольческой Армии (весна 1918 года) — «Вопрос о формах государственного строя является последующим этапом (за победой над большевизмом. — А. К.) и станет отражением воли русского народа после освобождения его от рабской неволи и стихийного помешательства», — предполагавшей не только свержение Советской власти силой оружия, но и моральное выздоровление обезумевшей революциею страны. Косвенно об этом свидетельствует и высказанная Колчаком в письме к Главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России генералу А. И. Деникину уверенность в их единомыслии по важнейшим вопросам государственного строительства. Самого же себя адмирал склонен был рассматривать как Верховного Главнокомандующего, лишь облеченного, по условиям военного времени, расширенными правами по гражданскому управлению; показательно, что, восстановив на Востоке России награждения Российскими Императорскими Орденами, Колчак не распространил этого восстановления на высшие Ордена (Святого Андрея Первозванного, Святого Александра Невского, Святого Владимира I-ой степени и, как можно понять из документа, Святого Георгия I-ой степени), очевидно, полагая удостоения ими исключительно монаршей прерогативой и не посягая на нее.

Обычные обвинения, что Колчак оказался слабым правителем, неспособным к управлению государством, перестают выглядеть убедительными при внимательном рассмотрении проводимой адмиралом политики. Отнюдь не будучи во всем неуязвимой, в некоторых вопросах представляясь явно ошибочной, она все же не дает оснований для категорического осуждения. Даже такая, едва ли не самая спорная мера, как запрещение хождения 20- и 40-рублевых «керенок» (их печатали в неимоверных количествах большевики, осуществляя своего рода «экспорт инфляции» на белую территорию), — на поверку не выглядит столь уж однозначно провалившейся (обмен, охотно или неохотно, производился населением в довольно крупных размерах, советские деньги катастрофически обесценивались, а урон от «экспорта инфляции» уменьшался); даже такое, едва ли не самое, по общепринятому мнению, очевидное проявление слабости власти, как конфликт с Атаманом Г. М. Семеновым (где, по большому счету, были неправы обе стороны), — при беспристрастном анализе выглядит скорее победой Колчака (Семенову пришлось первым признать свою неправоту, а его административные и дисциплинарные права оказались значительно урезанными). Похожая ситуация складывается и с оценкой военных способностей адмирала и причин неуспеха его стратегии, когда порицания относятся далеко не к тем аспектам строительства вооруженных сил, которые на деле представляются самыми уязвимыми.

Попытки представить Александра Васильевича человеком, склонным к плохо обеспеченным, авантюрным операциям, «который и в сухопутном деле рвался на абордаж», предстают совершенно необоснованными, поскольку военное строительство на Востоке России при Колчаке базируется как раз на идее подготовки в тылу мощного кулака (в проектах — до 135.000 штыков и шашек) и сохранения этих сил до окончания формирования в неприкосновенности, «как бы обстановка на фронте ни складывалась»: очевидно, вместо авантюрных «абордажей» перед нами апофеоз принципов регулярной армии, сосредоточения подавляющих сил для нанесения главного удара. В условиях Гражданской войны, правда, более отвечающим обстановке оказывалась подготовка войск непосредственно в боевой линии, вливанием подкреплений в уже сплоченные, закалившиеся в огне фронтовые части, как то можно заключить из опыта генералов А. И. Деникина или Н. Н. Юденича, — и Колчака можно упрекнуть скорее в чрезмерном «регулярстве». Выводимые на фронт тыловые подкрепления в ряде случаев оказывались слабыми или неустойчивыми, и не случайно, что и катастрофа в конечном счете разразилась не на фронте, а в тылу: в операциях на Востоке России трудно выделить «генеральное сражение», «главное поражение», подобное неудаче Деникина под Орлом или Юденича — на ближних подступах к Петрограду; войска Верховного Правителя даже после ряда неудач сохраняли достаточную боеспособность, и в одночасье рухнул не фронт, а тыл, восставший под лозунгами «земской власти», парализовавший волю гражданских сотрудников Колчака и принудивший армию к тяжелейшему Великому Сибирскому походу. Печальным концом Белого движения в Сибири не должно полностью затмеваться в наших глазах и то обстоятельство, что поражение могло постигнуть белых на год раньше, когда во главе вооруженных сил Директории стоял Генерального Штаба генерал В. Г. Болдырев — человек, как принято думать, вполне компетентный и хорошо подготовленный к роли главнокомандующего, но на поверку фактически выпустивший командование из рук (или не успевший взять его в руки); не только остановить отступление, но и вписать в историю борьбы яркие страницы зимнего и весеннего (1919 года) наступлений, суждено было как раз адмиралу Колчаку и его соратникам.

И в дни катастрофы, уже перед лицом предательства со стороны иностранных союзников, адмирал оставался на своем посту. Его последний указ (от 4 января 1920 года) говорит лишь о «предрешении» вопроса о передаче верховной всероссийской власти генералу Деникину (а до получения указаний последнего — на Российской Восточной Окраине Атаману Семенову), но не о формальном сложении с себя полномочий Верховного: юридического «отречения» Колчака до сих пор неизвестно, и вполне вероятно, что такого документа просто не существовало. Верный морскому закону, адмирал не покидал капитанского мостика уходящего под воду корабля Государства Российского, и в этом тоже проявились его качества правителя и главнокомандующего.

В раздел "Гражданская война в России"
Главная страница
Почта